от того, кто источал ледяное дыхание за спиной мальчика. Пёс скрылся за голыми ветками молодого клёна, аккурат пристроившись на мягкой постилке прошлогодней листвы, до которой не доставали грабли во время чистки двора.
Больше никто не видел этого маленького пёсика. Убегая, он сам того не зная, попал в ловушку. Страх не позволил Кастро выбраться наружу, и убившая Вову тварь с лёгкостью добралась до него, сумев обогнать и голод и пришедший вскоре холод.
Я сам видел собачьи останки.
Вова продолжал стоять на крыльце, тупо глядя перед собой. Голос… голос, звучащий внутри головы… Он ведь уже слышал его ранее! И тут до мальчика дошло: он вспомнил произошедшее полчаса назад и почувствовал холодные прикосновения, заставляющие волосы на затылке встать дыбом. Он помог ему побороть неуверенность в действиях и войти в магазин, помог решиться взять чипсы, когда всё та же неуверенность вновь просочилась в сознание.
«Просто воля твоя слаба и никчёмна. Она позволила прорости ядовитым росткам сомнения, что успели родить на своих стеблях плод иррационального страха. Разве не так?»
Вова не хотел слышать звучащие в голове слова, но ничего не мог с этим поделать, ибо не знал способа заглушить невидимого собеседника, хотя некоторая его часть, подчиненная реальности, а не разуму, отчётливо вновь и вновь воспроизводило услышанную фразу, пока содержащийся в ней смысл не прояснился до восприимчивого уровня понимания мальчиком. И Вове просто ничего не оставалось делать, кроме как согласиться: он ведь прекрасно знал, что родители сумеют вернуться из райцентра не раньше трёх часов дня, и, тем не менее, опасение их возращения почти час сдерживало его переход от мыслей к делу. Только слабость способна убедить человека поверить в действительность беспочвенных идей, и каждый раз заменять ими здравую рассудительность. Слабость – болезнь, вылечится от которой не так уж и легко. Со временем она прогрессирует и истощает душу, медленно высасывает из неё жизнь, оставляя вместо людей пустые оболочки.
«Ты думаешь абсолютно верно, – незримый говорящий довольно согласился. Теперь слова тянулись медленно, почти шепотом. Ужасающим шепотом. – Она сподвигла тебя к тому, к чему ты и пришёл. Ты колеблешься между двумя огнями – двумя путями, и не знаешь который из них верный. В таком случае знай же о большей части твоего замысла оставленного позади. Пройденной части. Впереди остался лишь желанный приз, подавающаяся награда. ОБРАТИСЬ ЖЕ К НЕЙ И ВКУСИ ЕЁ!» – голос звучал подобно раскату грома, рвущему небо на части своей безграничной мощью. В нём таилась сила. Сила, убедительности которой невозможно сопротивляться.
Но так ли легко Вова сможет сделать это? К нему неожиданно подкралась мысль, что другого-то пути у него и нет. Мальчик осмотрелся по сторонам, пробежался глазами по дороге за оградой, скользнул по серой стене соседского дома, по его окнам, откуда любопытные взоры могли наблюдать сквозь тонкую тюль, и понял: повернуть назад не получиться. Контрольная точка, начавшая новый отчёт времени потерялась из виду ещё тогда, когда грязная подошва его сапога коснулась пола из серой кафельной плитки внутри «Малинки». Захлопнулись врата, ведущие к отступлению, и он остался один на один с тем, что ожидало его впереди. Что Вова сможет сделать с упаковкой «Лейс» в данную секунду? Бегло промелькнула идея выбросить чипсы, куда-нибудь, где родители не сумеют их отыскать. Однако мальчик быстро отогнал её от себя, зная, что совершить такой поступок ему не под силу.
(…воля твоя слаба и никчёмна).
Мысленно, он, сам того не хотя, станет возвращаться к этому моменту и горько сожалеть о потерянном шансе исполнить сокровенное желание. Для нас Вовины переживания покажутся обыкновенной детской ерундой, но боль, которую несёт эта «ерунда» самая настоящая. Боль поражения, пронзающая сердце насквозь, и совсем не важно какое: взрослых она настигает в обыденной жизни, в повседневных вещах, кажущимися детям скучными и неинтересными. Ранее Вове приходилось уже иметь с ней дело, вы знаете, о чём я говорю. С собой она принесла тягостные мучения – адские пытки, способные сломить дух любого, пусть то будет познающий мир ребёнок или приближающийся к финальной черте своего бытия старик. Спасшись один раз, вряд-ли можно спастись и второй. Потому Вова не хотел вновь погрузиться в слепящую сознание пучину и встретиться с ней. Не хотел, оттого послушал голос…
И поплатился за это…
4
Остался лишь один путь: выполнить задуманное до конца и никогда больше не возвращаться к этому дню. Забыть его, вычеркнуть, вырвать, смять и выбросить из головы, будто он никогда и не наступал. Хотя, сделать это просто только на словах. На деле всё выходит немного иначе: Вова исполнит план, и воспоминания осядут в памяти подобно осадку грязи в лужах после дождя. Осядут крепко и навсегда, ибо день этот принёс в себе слишком яркое событие, чтобы оно могло угаснуть, как гаснет крохотная искра, вылетевшая из костра.
«Молодец», – похвалил Вову голос в голове, когда тот развернулся и вставил ключ в замок, прекрасно зная ход своих дальнейших действий. И пусть он будет помнить сей момент – лишь бы никогда не сожалеть о потерянном. Сожалея, мы сами гасим жизненное пламя внутри себя.
Вова распахнул дверь и вошёл в небольшой коридор. Справа от него располагался шкаф с верхней одеждой, а слева – тумбочка для обуви. Её полки, на которые обычно ставят кроссовки, ботинки или туфли, сейчас, в сезон весенней слякоти, пустовали. За ней находилась дверь в родительскую спальню, а на противоположной стороне – кухня. За время отсутствия жильцов в доме заметно похолодало. Спустившись с порога на серый линолеум, украшенный многочисленными ромбиками и квадратами, Вова почувствовал пятками его холод и поспешил поскорее пройти в свою комнату. Он не испытывал прежней радости или усталости – ему просто хотелось поскорее покончить со всем этим. Скинуть с плеч неожиданно навалившуюся тяжёлую мантию.
Он миновал гостиную – самую большую комнату в доме. Простенько обставленная, она, тем не менее, не потеряла свою изысканную нотку. «Бидермейер» – произнёс бы художник, знающий толк в своём мастерстве. У стены, около хорошо сохранившегося шкафа «Хельга» с одеждой и старыми некому не нужными книгами (среди них от пустых непонимающих взоров скрылось четыре забытых тома с сочинениями Владимира Ильича в шикарных синих обложках и книга Иосифа Виссарионовича) стояла тумбочка с тремя выдвижными ящиками, на которую удобно поместили тридцати двух дюймовый телевизор «Элджи». Два кресла и угловатый диван с противоположной стороны. Завершали картину овальный коврик с отрезанной этикеткой «MADE IN CHINA», растянувшийся по всей длине комнаты, и два фикуса-великана у широкого
